Сибирский характер Первая проза Романы и повести Боль о Байкале Обращение к истории Коротко об авторе

Пристально вглядываясь в открытия шестидесятников, с удовлетворением осознаешь, казалось бы, простую истину: мощная река литературы всегда вбирает в свое русло множество ручейков рек народной памяти и творчества. Сибирь достойно подпитывала русло могучей реки, пробуждавшей своим ледоходом национальное сознание.
Почти в одно и то же время учились на историко-филологическом факультете Иркутского университета многие, ныне широко известные писатели Валентин Распутин, Александр Вампилов, Станислав Китайский, Евгений Суворов. В равной мере с ними Ким Балков познал нужду студенческих лет, вынудивших прирабатывать и на заводе, и в местных иркутских газетах, а затем в альманахе «Ангара» к читателю вышел со стихами. Знакомство с ними покоряет и сегодня мудрым взглядом автора на мир. В них как в капле воды отразились мысли и образы его будущих книг: тревога за природу и человека.

Изглоданный тяжелыми дождями И яростью бесчувственных ветров, Ты грустно смотришь серыми глазами На изваянья каменных богов. Но только солнце золотые всходы Рассыплет в горькой плесени твоей, Ты забываешь ярость непогоды И всех богов ты кажешься сильней. *

«Изглоданный» дождями и ветрами, серый бесчувственный камень, оказывается, великий и терпеливый наблюдатель мира. В этом образе заключена серьезная заявка. Ничто в природе не лишне, она дает человеку понять: величие не во внешней красоте. Позднее в книге «Небо моего детства» писатель сформулирует эту идею так: природа и сельские праведники, на которых продержалась многострадальная деревня, и были небом его жизни, духовным стержнем ее.
Родился писатель в городе Кяхта Бурятской АССР 15 сентября 1937 года. Отец - Николай Николаевич - был учителем, воевал, пережил плен и после войны, в 1946 году, перевез семью в село Баргузин. Мать - Екатерина Прокопьевна - была колхозницей, безотказно отслужившей свой житейский срок на нелегкой сельской ниве.
Характер будущего писателя сформировали просто-таки замечательные уголки Забайкалья - экзотический, когда-то богатый и шумный город Кяхта и село Баргузин, оставившие в памяти светлые воспоминания о цветущей и несравненной красоте.
Корни у писателя оказались тоже крепкие. Это о себе он написал в повести «Души живая память»:

«Предок мой по матери пришел на берег Байкала не по своей воле, по государеву Указу, чтобы преумножить ясачные народы. Мог он в ту пору встретиться и со степным скотоводом, от которого пошел отцов корень. Говорила мать, и на вологодском дереве есть моя веточка». **

Поистине пророчески писал Валентин Распутин в очерке «Сибирь без романтики» о великом творении природой сибирского характера, круто замешанного на северной русской крови и крови восточной. Необозримо и талантливо море характеров, соединивших в себе задумчивость степняка с порывистостью тех, кто пришел в Сибирь по нужде ли, или по «неупокою душевному».
Начиная с 1954 года - со времени окончания сельской школы - пошла трудная полоса: университет, работа, поиски куска хлеба. По завершении образования работал в одном из лесхозов, а потом, в течение 7 лет, на радио и телевидении в городе Улан-Удэ.

Первая публикация прозаика появилась в журнале «Байкал» в 1968 году. Это была повесть «Рейса не будет».
Героев своих Ким Балков нашел в местах своего детства и отрочества. Это поселок на берегу Байкала Усть-Баргузин. Занятие - валка и сплав леса. По тем временам это модная и всячески поощряемая сверху «производственная проза», не оставившая о себе в литературе почти никакого следа.
Однако уже в конце 60-х годов вызревали книги, за которые не стыдно и теперь. Повесть «Рейса не будет» из их числа. Ведь писал-то Ким Балков о том, что хорошо знал. Душа рабочего человека в те годы, когда колокольный звон на тему «его величества» резко расходился с тем, что творилось в жизни, была ему знакома не по коротким встречам, не по командировкам в трудовые коллективы.
Выбор места действия и специфики рабочего труда свидетельствует о творческой смелости. Что может быть показательнее для характеристики экономической политики правительства, как не леспромхозы, лесхозы, разного рода заготовительные конторы, которым и сейчас несть числа?
Не зря Александр Солженицын в книге «Архипелаг Гулаг» сказал о работах на заготовке леса как о самых каторжных, названных лагерниками «сухим расстрелом».

«Этот лес, эту красу земли, воспетую в стихах и в прозе, ты возненавидишь! Ты с дрожью отвращения будешь входить под сосновые и березовые своды! Ты еще потом десятилетиями, чуть закрыв глаза, будешь видеть те еловые и осиновые крыжи, которые сотни метров волок на себе до вагона, утопая в снегу, и падал, и цеплялся, боясь упустить, не надеясь потом поднять из снежного массива». ***

Сибирь после войны и по сей день остается полигоном, на котором при варварской вырубке тайги опустошаются и людские души.
Повесть «Рейса не будет» решительно отметала стереотипы изображения человека труда. Нет в ней характерного для многих книг той поры контраста черно-белых красок. Люди как люди. Не ангелы, но работяги, которых нередко по-разному корежила жизнь и тяжелый труд.

В конце 60-х годов в поле зрения писателя попадает сибирский вариант человека «перекати-поле», воспитанного неумными зовами газет на «великие стройки», «великие начинания». Человек, потерявший стержень, во всем незавершенный, постоянно одержимый охотой к перемене мест, лишенный нравственных понятий и человеческого достоинства, безнациональный - вот каким становился нарождающийся «строитель коммунизма». Таков Семен Демин из повести «На пятачке».
Бездорожье, каким бредет Семен в неизвестность, тропинки, неожиданно поворачивающие куда-то в сторону, глянцевеющий на снежных корках кустарник вместо леса, сама неприступная гора, на которой намечена просека, но трактор ее не способен взять, - все это и есть образ мира, в котором человек действует наобум, а нередко и в отместку за презрение к себе.
«Тускло, ветрено, стыло» на пятачке, где пристроился заново, но есть ли желание искать себя? Плыть по течению легче. Каким станет этот крепкий физически парень, сказать непросто. Злоба на жизнь потеснила в нем мужественность.
Разброс человеческих типов в прозе Кима Балкова необычайно широк. Герои его книг словно обступают автора-повествователя, и их судьбы взаимно, как в жизни, объясняют друг друга.
Не прост мир первого романа Кима Балкова «Когда начинается утро» («Его родовое имя»). Суть такова: в сложившуюся среду, пообвыкшуюся со всем и вся, входит беспокойный человек, легко и естественно ведет читателя в самый центр проблем, главная из которых - хищническое хозяйничание на природе, привычка брать у нее, не оглядываясь. Люди, живущие в таких обстоятельствах, - вот самая большая потеря, которую несет подобная организация труда и сама жизнь.
Главное в художественном мире Кима Балкова - повседневная, прозаическая жизнь людей. Но в монотонности существования всегда скрыты мощные пласты нереализованной энергии, и выход этой лавы на поверхность и обнажает суть все более очевидного противостояния добра и зла. И чем дальше, тем откровеннее выступает сила злых инстинктов человека, судьба которого донельзя покорежена всяческими деформациями.

В повести «Росстань» (1971 год) жизнь сибирского лесопункта самими обитателями оценена так: «Лесничей доли нет тяжелей. И горше боли его нет...»
И в самом деле, с первых страниц вырисовывается ситуация, которая изначально разводит людей по баррикадам, даже если их и объединяло самое святое - фронтовое братство. Начальник лесопункта Мартемьян Колонков получает распоряжение поднять объем лесозаготовок до 130 тысяч кубометров деловой древесины. А чтобы выполнить грозный приказ сверху, надо извести облепиховое разметье, много лет лелеемое его фронтовым братом Ерасом Колонковым. Да и не это только. Вырубка леса, понимает Мартемьян, уничтожает зеленое кольцо, так необходимое Байкалу.
Ужесточается взгляд писателя на процессы измельчания людей, усиливается пронзительная нота незащищенности праведников - защитников жизни и природы. Круг действующих лиц расширяется, но все теснее смыкается вокруг них Вселенная. Все очевиднее ее трагедия.
Беды Байкала, окрестностей вокруг него стали главной темой писателя. В романе «Рубеж», вышедшем в Москве в 1983 году, главным защитником святого озера изображен леспромхозовский начальник Петр Ваганов и его приемный сын Иван, чью заботу о кормильце Байкале окружающие воспринимают так:

Зрелый Ким Балков, перешагнувший рубеж пятидесятилетия, все чаще обращается к истории. Это закономерно. Художнику важно осмыслить, где и когда встал народ на тот гибельный путь, который привел к самым большим - нравственным - потерям. За ними пришли и другие. В том числе экологическое самоуничтожение.
В 1989 году в журнале «Сибирские огни», а в 1990 году в издательстве «Современник» вышел роман Кима Балкова «Байкал - море священное». Он пронизан историзмом. В его основе - факты строительства Кругобайкальской железной дороги, русско-японской войны. Разнонаправленные, они одинаково трагично отозвались на судьбе священного озера и людей России в целом.
Разные люди подались на строительство «железки», а варварские методы обращения с хрупкой сибирской землицей и святым морем оставили незаживающие раны в судьбах Отечества. Вот и слагал обессиливающий народ легенды типа той, где рассказывается о бесстрашном защитнике природы Кольке Ланцове, вышедшем супротив оравы «барачных» рабочих поселка с угрозой: «Станете забижать Байкал-море, на самое дно опущу, и уж не сыщите дороги обратно!». И, кажется, ненадолго, но помогло. Но от себя автор добавляет:

«Не догадывается, поди, Колька Ланцов про то, что творится нынче на Байкале, а то пришел бы, чтоб постращать тех, кто по виду вроде б люди, а как приглядишься получше, то и поймешь - нелюдье». ******

Горечь и отчаяние, призыв к разуму и милосердию, пронизывающие роман, определили его художественное качество. Исторические факты тесно сплетены с народными поверьями, легендами, религиозными верованиями и бытовыми подробностями. На равных с героями вступает в повествование и рассказчик, выверяющий давние беды нынешним их разрастанием.
Роман «Идущие во тьму» не первое обращение писателя к событиям гражданской войны. В развитии современной русской прозы он прокладывает путь к новому, может быть, третьему заходу в тему, окрашенную ныне горькими аналогиями.
Константин Федин, Алексей Толстой, Андрей Платонов, Михаил Шолохов высветили в своих бессмертных произведениях невиданную до сих пор трагедию "маленького" рядового человека, втянутого в кровавую бойню. В годы хрущевской «оттепели» Павел Нилин, Сергей Залыгин, Юрий Трифонов определили новый ракурс исследуемой эпохи: их волновали творцы превращения войны и революции, в гражданское столкновение.
Новый подход к понимаю русской смуты рожден возможностью рассказывать о героях другого - белого - лагеря. К сожалению, приходится упомянуть о том, какие крайности наблюдаются в оценке нового пласта эпохи! Часть историков и литераторов, склоняясь к идеализации трагических героев гражданского противостояния, не дают ответа на главный вопрос: почему же все-таки большая часть народа склонилась на сторону большевиков? Особенно в этом смысле настораживает канонизация фигуры А.Колчака, вовсе, как нам кажется, не нуждающейся в хрестоматийном глянце.
В романе «Идущие во тьму» есть своя, пусть до конца и не проявленная, оценка последнего этапа колчаковского отступления. А.Колчак и В.Каппель, являясь, по существу, главными героями романа, действуют в обобщенных образах адмирала и генерала. Есть подробности их биографий, означены узнаваемые черты характера и эпохи. Цель же автора - не воссоздание образов конкретных личностей, а стремление понять результаты их деятельности в судьбах народа.
Художественное решение вполне соответствует этой задаче. Роман написан в форме потока сознания, вбирающего не только горькие генеральские мысли, но и голоса отступающей колонны, в которой кого только нет. Нередко врывается и голос самого автора, передоверяющего свои мысли близким по духу персонажам.
Итак, что обрел, что увидел в армии известного адмирала безымянный генерал, которому после ареста Верховного суждено было выводить отступающую армию вплоть до выхода к Байкалу? Ничем не оправданное разделение воюющих сторон на защитников Христовой веры и сторонников Лейбы Троцкого-Бронштейна вызвало у генерала досаду: «Как будто на стороне большевиков не русские люди, а всякий сброд». Ведь будь все так, не стоять бы отступающим аж у стен сибирской столицы - Иркутска. В романе отчетливо проступает мысль: управлять страной не то, что быть знаменитым адмиралом флота. Генерал увидел, какими потерями для Верховного оборачивалась его свирепость: люди боялись говорить правду. Снабжение армии было никуда не годным. Окружали адмирала и влияли на принятие решений люди, не пользовавшиеся уважением в армии. Идея свободы, которую они исповедовали, была абстрактной, не имеющей реальной опоры.
27-летний генерал, веря в свой опыт, знал: выход в союзе с народом. С ним и разделил до последнего часа тяжкий путь утрат и страданий. О плате за это не узнал. Люди в благодарность пронесли его мертвого до конца на руках, в повозках, как бы оставляя командиром, символом несостоявшегося прихода в землю обетованную. Горький символ!
В романе много разных судеб, приведенных к одному безысходному концу: гибели во льдах Байкала, в снежных торосах его. И для солдата, покидающего отступающих, и для поручика, переметнувшегося на сторону красных, и для красного комдива, пострадавшего за сочувствие покойному генералу и для замерзших на снегу женщин и детей была одна на всех доля: «растерзание жестокой мыслью». «Не убий...». Куда затерялась эта вечная заповедь? Иль не виновен человек «в убийствах, что совершил на войне»?
Образ гражданской войны, предложенный Кимом Балковым, правдив, жесток, предостерегающ. Это образ гонимого зверя, «зло огрызающегося», «странно расчетливого», спотыкающегося о своего же ближнего, охваченного животной ненавистью. «Лютость, идущая от людей» захлестнула все, исказила облик земли, исстрадавшейся «в ожидании своих чад, отвыкших и не понимающих ее большого материнского сердца».
Ким Балков в расцвете творческих сил. Вместе со своими героями им пройден нелегкий путь борьбы и потерь. Но нигде не изменил писатель своей любви к человеку, давно нуждающемуся в защите и милосердии. Его проза органично вписывается в возродившуюся усилиями «деревенщиков» традицию русского реализма, опирающегося на правду как высшую нравственную и национальную категорию.